Самой страшной опасностью для чиновника пятого управления был партийный чиновник – единственная инстанция, способная его судить с идеологических, т.е. до конца недоступных полицейскому пониманию позиций.
Совершенно недопустимым, поэтому, кажется нынешним правителям возврат диктата идеологии – недопустимым и несовместимым с животным ужасом перед парткомом – не может быть и речи о воссоздании влиятельной Партии. Думаю, это хорошо читается во всех политических проектах Кремля.
Второе. Чиновник пятого управления никогда не слышал о народе, поскольку народ он «не обслуживал». Мнением народа, той самой потаенной правдой, с которой необходимо бороться, он привык считать мнение диссидента. То, что этот диссидент был, как правило, евреем, лишь увеличивало азарт противостояния. Ведь сам чиновник, как правило, евреем не был. С пятой точки зрения, сутью отношений чекиста и либерала (прежнего диссидента) стал союз против парткома. Чекист подавлял партком силовыми способами, а либералу была отведена роль народной правды, впущенной в политическое поле – в некотором роде, либералы при чекистском дворе играли и пока еще играют роль идеологических болонок, «тоже собак», но маленьких. Это был с самого начала главный стратегический просчет чекистов.
Либеральная правда никакого отношения к мнению народа не имела и не имеет. Чаще всего, мнение диссидента отражало именно его собственное одиночное Мнение, и при всем уважении к каждому такому Человеку, подобная кухонная конструкция не годится для собирания Людей.
Вместо того, чтобы успокоить общество, официальный либерализм его лишь только раздразнил против власти. Раздразнил по-разному: кто-то стал требовать некой «подлинной» свободы, а кто-то, в испуге, возврата к традиции. Никто, ни эллин, ни иудей не успокоился в новой вере; не став скрепляющим началом, диссидентство, тем не менее, расползлось по всем этажам и закоулкам общества. Каждый в России стал диссидентом против каждого.
В силу своей слабой подковки в вопросах идеологии, чекисты поначалу решили, что для них это хорошо, и на данном понимании строилась политика Суркова: по-зубатовски стравить всех со всеми. Но вместо искомого злого мира, это стравливание в итоге поставило Россию на грань доброй гражданской войны. Сейчас мы примерно в таком положении и оказались.
В попытке предотвратить уже новую опасность, которую чекисты фактически взрастили своими руками, Кремль решился на крайние меры.
Разрыв с официальным диссидентом для них большой опасности не представляет, а публичная порка людей в очках позволит на какое-то время скрепить хотя бы собственные ряды.
Самая большая опасность исходит от новых проектируемых друзей Кремля: Церкви и Народа.
Сами по себе, взятые как "действительные предметы", эти сущности благие, опасность же представляет попытка полицейского управлять двумя названными неизвестными как проектом Государства.
Церковное управление – сложнейшее дело, а управлять Народом еще более трудно. Народ в России не осознает себя, не говоря уже о том, чтобы кто-то, кто не является Народом, мог бы сформулировать это осознание и предложить его на блюдечке. Подобное верно и в отношении Церкви. Церковь давно перестала быть зеркалом народных смыслов и живет собственной жизнью, подчас непонятной и ей самой.
В ближайшие годы мы увидим немало попыток Кремля смешать два компонента, химический состав которых неизвестен. Что получится, керосин или компот, предсказать невозможно.
Journal information