Это первая строка из известного стихотворения А.С. Пушкина «Поэт». О поэтах мы сегодня и поговорим. Стихотворение нужно разобрать подробно, это очень важный текст, когда поэт говорит о сущности и истоке поэтического вдохновения. Поскольку я не гуманитарий, то в силу своего скудного разумения воспользуюсь авторитетным источником[1] и изложу как умею. Итак, первая часть стихотворения:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он
…В те дни в таинственных долинах,
Весной при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне. [2]
Весной при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне. [2]
Второе, что пока это канал между поэтом и божественным началом находится в закрытом состоянии, то поэт как бы и не поэт, а последний среди равных – «быть может, всех ничтожней он». Поэтому любителям поливать грязью быта Пушкина, он-де изменял жене, пил-гулял, в карты состояния проигрывал и т.д. и т.п. могу сказать только одно. Пушкин-поэт не тождественен Пушкину-человеку. Приведу цитату самого Александра Сергеевича по данному вопросу:
«Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе.»[3]
Так вот наличие этого канала и есть божественный дар, отличающий поэта от обычного человека. И когда канал открывается, происходит чудо:
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы...
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы...
Огрубляя, можно сказать, что поэт у Пушкина это такой приёмник, настроенный на частоту Аполлона. И когда приемник улавливает «божественный глагол» (то, что называется вдохновение), он его трансформирует и выдает стихи, то есть нечто выраженное на человеческом языке и потому понятное людям. И не просто понятное, а вызывающие живой отклик. В эти мгновенья поэт всего земного не замечает или чурается. В определенном смысле можно провести аналогию между поэтом и пророком. Пророки также обладают способностью улавливать послания божественного и транслировать это людям:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
...
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей» [4]
В пустыне мрачной я влачился,
...
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей» [4]
Раз уж мы заговорили о греческой мифологии, то нужно сказать несколько слов о самих древних греках. Чтобы пушкинские строки не выглядели как метафора или художественный образ, оторванный от реальности. В платоновском диалоге «Ион» Сократ говорит о поэтах, что они боговдохновенны:
«Тут, по-моему, бог яснее ясного показал нам все, чтобы мы не сомневались, что не человеческие эти прекрасные творения и не людям они принадлежат, но что они – божественны и принадлежат богам, поэты же – не что иное, как передатчики богов, одержимые каждый тем богом, который им овладеет. Чтобы доказать это, бог нарочно пропел прекраснейшую песнь устами слабейшего поэта. Разве я, по-твоему, не прав, Ион?»
Сам Сократ, выступая в суде перед афинянами, обвинившими его в безбожии, говорил, что с детства слышал голос, который давал ему советы:
и далее: «Но отчего же некоторым нравится подолгу проводить время со мною? Вы уже слыхали, афиняне, — я вам сказал всю правду, — что им нравится слушать, как я испытываю тех, кто считает себя мудрым, хотя на самом деле не таков. Это ведь очень забавно. А делать это, повторяю, поручено мне богом и в прорицаниях, и в сновидениях, и вообще всеми способами, какими когда-либо еще обнаруживалось божественное определение и поручало что-либо исполнить человеку.»
Сократ, занимаясь философией, тем самым исполняет божественную волю, в каком-то смысле уподоблясь пушкинскому пророку, – жжёт глаголом. Не сердца, а умы, но не суть важно: Сократ – крупнейшая фигура античности. После вынесения смертного приговора Сократ среди прочего говорит:
«Со мною, судьи, — вас-то я, по справедливости, могу назвать судьями, — случилось что-то поразительное. В самом деле, ведь раньше все время обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и удерживал меня даже в маловажных случаях, если я намеревался сделать что-нибудь неправильно, а вот теперь, когда, как вы сами видите, со мной случилось то, что всякий признал бы — да так оно и считается — наихудшей бедой, божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни когда я входил в здание суда, ни во время всей моей речи, что бы я ни собирался сказать. Ведь прежде, когда я что-нибудь говорил, оно нередко останавливало меня на полуслове, а теперь, пока шел суд, оно ни разу не удержало меня ни от одного поступка, ни от одного слова. Как же мне это понимать? Я скажу вам: пожалуй, все это произошло мне на благо, и, видно, неправильно мнение всех тех, кто думает, будто смерть — это зло. Этому у меня теперь есть великое доказательство: ведь быть не может, чтобы не остановило меня привычное знамение, если бы я намеревался совершить что-нибудь нехорошее.»[5]
Сократ умирает, и в приговоре видя божественную волю. Авторитет Сократа, как философа, и авторитет его ученика Платона, который записал слова учителя бесспорен. Вряд ли Сократ говорит неправду о сопровождавшем его голосе. Описано множество случаев подобных советов, полученных Сократом от своего голоса (даймона). В некоторых ситуациях, послушавшись голоса, Сократ остался в живых, в отличии от своих товарищей. Ямвлих утверждает, что Пифагор также обладал способностью слышать божественное (музыку сфер):
Получается, что связью с божественным обладают не только поэты и пророки, но и философы. Слова Пушкина о божественном глаголе не есть исключительно художественный образ или оборот речи. Это традиция, идущая из античности. В «Египетских ночах» Пушкин описывает момент вдохновения подробнее:
«Но уже импровизатор чувствовал приближение Бога… Лицо его страшно побледнело, он затрясся, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукой черные свои волосы, отер высокое чело, покрытое каплями пота».
И здесь же, словно повторяя слова из письма Вяземскому, он повествует как итальянец импровизатор в обычной земной жизни мелок и жаден.
Известны примеры, когда подобное вдохновение наблюдалось и у полководцев – Публия Сципиона Африканского[7] и Жанны Д'Арк[8]. Оставляя в стороне гипотезы о том, что это были формы психического расстройства, можно уверенно сказать, что если бы это было одно только расстройство, вряд ли бы Сципион или Д`Арк смогли повернуть историю. А они очевидным образом её повернули. Как свидетельствуют Аппиан, Полибий и другие античные авторы, Сципион неоднократно в сражениях и планах операций руководствовался божественными откровениями. Современным людям, вооруженным научным знанием, такой подход может показаться наивным и даже смешным, но древние греки, а тем более римляне (которые сохранили свою набожность и религиозность тогда, когда в Греции повсюду правил бал модный атеизм) такие случаи божественного вмешательства воспринимали благоговейно, а счастливчиков, причастных тайне общения с иными мирами, уважали и почитали.
Возвращаясь к поэтам, можно уверенно утверждать, что поэты (а не рифмослагатели, куплетисты и им подобные ремесленники) находятся в контакте с Аполлоном, Музами. Особенно ясно и подробно об этом говорит Александр Блок. Он утверждал, что поэты черпают вдохновение из постоянного общения с «мирами иными». Рассказывая о своих странствиях по этим мирам, он пишет:
Блок утверждает, что поэты являются посредниками между иными мирами и нашей реальностью: «Иных средств, кроме искусства, мы пока не имеем. Художники, как вестники древних трагедий, приходят оттуда к нам, в размеренную жизнь, с печатью безумия и рока на лице»[10]
То о чем Пушкин говорит иносказательно, Блок описывает прямым текстом как реальность данную ему (и поэтам в широком смысле) в ощущениях. Примерно то же самое говорит и Новелла Матвеева:
Когда потеряют значенье слова и предметы,
На землю, для их обновленья, приходят поэты,
Их тоска над разгадкою скверных, проклятых вопросов —
Это каторжный труд суеверных старинных матросов,
Спасающих старую шхуну Земли.[11]
На землю, для их обновленья, приходят поэты,
Их тоска над разгадкою скверных, проклятых вопросов —
Это каторжный труд суеверных старинных матросов,
Спасающих старую шхуну Земли.[11]
Матвеева это не Древняя Греция или Российская Империя, где религиозность была нормальным явлением. Это СССР с его атеизмом и научным коммунизмом. Поэты ведь ОТКУДА-то приходят, правда? И они с собой что-то приносят, раз могут обновлять слова и предметы, а что важнее всего могут разгадать проклятые вопросы. Раз уж мы процитировали Пифагора с его музыкой сфер, то приведу еще одну цитату из Блока:
«На бездонных глубинах духа, где человек перестает быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, — катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир».[12]
Еще раз повторю, что ошибочно считать описываемые Блоком звуки некой аллегорией. Блок говорит, что поэт – это не тот, кто пишет стихи. Напротив, пишет он стихи именно потому, что он поэт. Поэт тот, кто приобщается к звуковой стихии вселенной[12]. И в этом смысле Сципион, и Сократ, и Пифагор были поэтами. Вопрос же, что это за стихия и как к ней приобщиться остается пока открытым...
[1] Бобровникова Т. А. «Сципион Африканский» Москва 2009 г. Глава 4-я, «Избранник богов»
[2] Пушкин А.С. «Евгений Онегин», глава VIII
[3] Пушкин А.С. Письмо П.А. Вяземскому, вторая половина ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву
[4] Пушкин А.С. «Пророк»
[5] Платон «Апология Сократа»
[6] Ямвлих «Жизнь Пифагора» глава XV
[7] Полибий «История» X, 2, 9
[8] Протоколы обвинительного процесса Жанны Д`Арк (Источник)
[9] Блок А. А. «О современном состоянии русского символизма»
[10] Блок А. А. «Памяти Врубеля»
[11] Матвеева Н. Н. «Поэты. Памяти Тудора Аргези»
[12] Блок А. А. «О назначении поэта»
Journal information